Территория самоопределения: российское востоковедение в XXI веке

OR: Уважаемые коллеги, друзья, пользователи нашего портала Orientalia Rossica, мы продолжаем серию подкастов о судьбе современного российского востоковедения, которую мы назвали «Территория самоопределения: Российское востоковедение в XXI веке». Сегодня у нас в гостях Пустовойт Евгений Валерьевич, директор Восточного института — Школы региональных восточных исследований, заведующий кафедрой японоведения Дальневосточного федерального университета, кандидат исторических наук, доцент, автор ряда монографий и учебных пособий по истории королевства Рюкю, член научного совета портала Orientalia Rossica. Евгений Валерьевич, приветствую вас в нашем цифровом пространстве.

 

Пустовойт Е.В.: Коллеги, добрый день! Благодарю вас за приглашение принять участие в этом подкасте, я уверен, что он будет полезен не только нашим нынешним слушателям, но и тем, кто услышит его через несколько лет. Возможно, те темы, которые мы сейчас будем обсуждать, будут актуальны еще долгое время, а я и мои коллеги сможем ответить на вопросы, связанные с различными событиями. Мне очень приятно, что в последнее время появилось действительно интересное направление изучения востоковедения: в форме подкастов. Это очень важно, потому что в процессе диалога и дискуссии мы сможем прийти к какому-то единому пониманию.

 

OR: Да, действительно, у нас очень много обсуждений, Евгений Валерьевич, о роли и значимости российского востоковедения. Я хотела бы задать вам первый вопрос, чтобы начать нашу дискуссию о востоковедении, все вопросы которого интересны, обширны и требуют разных точек зрения и подходов. Первый вопрос заключается в следующем: как вы считаете, что такое современное российское востоковедение, в чем его кардинальное отличие от советского? (2:02)

 

Пустовойт Е.В.: Вопрос очень хороший и глубокий, требующий хорошего философского осмысления и понимания. Как мне кажется, востоковедение изначально, что на Дальнем Востоке, что в западной части России, в Российской империи XVIII-XIX века, создавалось и поддерживалось на уровне государства, потому что востоковедение — это государственная специальность, которая ставила целью решать определенные  государственные задачи. Поэтому те решения, которые тогда выдавали эксперты, имели определенную государственную необходимость и целесообразность. Что касается советского востоковедения: исходя из того, что я читал, видел и изучал, по крайней мере, из истории и экономики Дальнего Востока, то, как мне кажется, в советский период наши великие востоковеды заложили фундамент науки: это словари, крупнейшие лингвистические и исторические исследования разных стран. В первую очередь, Японии, Китая, Кореи, Индии, Арабского Востока, Ирана. Именно в советский период виден фундаментальный анализ. Он очень важен, потому что когда мир после 1945 года столкнулся с новыми государствами в Африке и Азии, пришла необходимость анализа того, откуда появились эти страны, куда они дальше движутся, какой будет их путь развития. Тут, конечно, включились востоковеды, африканисты в том числе. Именно в советский период заложили тот самый общий фундамент в общении, изучении истории всех основных стран и, может быть, коллеги со мной не согласятся, но структура тогда была поверхностной. Советское востоковедение сделало первый шаг в изучении стран во всех аспектах и направлениях, и постепенно на этот пласт накладывались другие, более точные, более тематические исследования. И с 1991 года, когда уже изучили первый основной пласт, востоковеды всех направлений: и арабисты, и иранисты, и те, кто изучает Китай, Японию и Корею, стали больше внимания уделять точным, системным проблемам, пытаясь проанализировать узкие отрезки, которые также важны для понимания и всестороннего анализа истории и культуры определенной страны. «Узкий» не значит «мелкий», наоборот, узкий характер приобретает эффект более глубокого и системного анализа конкретной проблемы. Я могу ошибаться, конечно, но советское востоковедение в большинстве своем опиралось на исследования классического востока до 45 года и условно доколониального периода. А в 60-е годы, когда уже появляется череда новых стран, парад суверенитетов, парад независимости и в странах Азии, и в странах Африки, открывается уже новый пласт востоковедения, который мы можем назвать «современное востоковедение», которое включает новейшие или современные отношения. Те специалисты, которые изучают современное востоковедение, как раз изучают узкие, более точечные тематики, но фундаментом для них является как раз та база, которая была заложена советским востоковедением с 20-х по конец 80-х годов. Это мое личное понимание, безусловно, с ним можно спорить, дискутировать, но по крайней мере, я вижу это так.

 

OR: Спасибо большое! Действительно, советское востоковедение — это наша колыбель знаний, которые мы получаем сейчас, и той методологии, которую мы используем в наших современных исследованиях. В этом с вами я полностью согласна. Я хочу сделать акцент для наших слушателей на том, что Вы находитесь на Дальнем Востоке, как раз на тех рубежах, откуда начинается вся информация, которую мы получаем из стран Восточной, Южной и Юго-Восточной Азии. Вы на передовой тех взаимоотношений, которые складываются между нашим государством и странами востока. Здесь, конечно, становится очень важной и Ваша роль в подготовке современных специалистов. Я знаю, что в вашем институте готовят и востоковедов, и регионоведов, и международников. Самый главный вопрос, который сейчас стоит перед нашими абитуриентами, их родителями, и специалистами: чем же отличаются друг от друга регионоведы, востоковеды, международники? Мне кажется, Вы как директор института, который представляет все эти три специальности, сможете дать нам ответ на этот вопрос. (7:31)

 

Пустовойт Е.В.: Да, вопрос очень простой и одновременно сложный. Востоковеды и регионоведы, которых мы называем «зарубежные регионоведы», — это почти одно и то же. Это разные группы специальностей, разные образовательные программы, которые мы делим определенным образом.

    Востоковедение и африканистика как образовательная программа — это люди, которые также изучают какую-то страну востока. У нас это Япония, Китай, Корея, либо Индия, Вьетнам, Тайланд. Студенты изучают эти страны, но язык у них из общей массы дисциплин это 60-65%. Все остальное — это страноведение, либо филология, либо литературоведение, либо экономика. Это уже зависит от модуля, который выбирает сам студент.

        Регионоведы, зарубежные регионоведы у нас делятся по нескольким профилям. Сюда мы относим еще и американистов, так у нас традиционно случилось.

        Еще у нас есть азиатские и китайские исследования. Азиатские и китайские исследования — это два профиля. Ребята тоже изучают восточный язык, но это уже 45-50% от всего объема дисциплин. В остальном мы включаем на эти программы обязательные дисциплины: культура, история, философия. Очень много мы даем курсов по региональным связям и международным отношениям.

        Что касается международников, то здесь базовый язык у них — английский. Он занимает примерно 40-45% от общего объема дисциплин. Все остальное — это теория международных отношений, практика международных отношений, институты, которые существуют здесь, в Восточной Азии. История международных отношений, безусловно затрагивает страны востока, запада и отчасти страны Латинской Америки и страны Африки. Но ребята еще могут выбрать второй восточный язык. Он занимает примерно 5-10% от общего объема и уже идет как факультатив, по желанию. Но они также могут выбрать второй европейский язык, например, испанский, французский или немецкий, поэтому здесь идет четкая градация.

          Востоковед и регионовед — это специалисты-страноведы. То есть это люди, занимающиеся комплексным изучением конкретной страны. Регионовед уже ближе к международнику. Он изучает свою страну и еще чуть-чуть захватывает регион. Например, китаисты-регионоведы, изучающие Китай, затрагивают и Японию, и Китай, и Корею, и страны Юго-Восточной Азии. Если, допустим, студенты пишут дипломы по китайским и южно-корейским отношениям, то им нужно будет изучать политику и экономику этих двух стран.

        Что касается международников, это чистые специалисты по международным отношениям, которые смотрят на комплекс проблем более фундаментально, более «с высоты полета», более институционально, и рассматривают уже не культуру, не психологию, не этнографию какой-либо отдельной страны, а именно заявления, действия политических лидеров этих стран на международной арене, то, как они себя ведут, как они друг с другом взаимодействуют в рамках каких-либо международных институтов. Нашим абитуриентам и особенно их родителям мы пытаемся объяснить, в чем разница. Сложно, конечно, разделить востоковедов и зарубежных регионоведов. Регионоведение и международные отношения тоже почти одинаковы, но все-таки есть различия. Востоковедение и международные отношения, как мы это выстроили в образовательной программе и в процессе, — это разные направления, разные образовательные программы, дисциплины, но никому не мешает стать востоковедом-международником, регионоведом-международником или регионоведом-востоковедом. Здесь каждый может в дальнейшем выбрать свой путь. И востоковед может заниматься международными отношениями, и наоборот.

 

OR: То есть резюмируя, подготовка по той или иной специальности - это углубление в страну, в регион, в язык, то есть разница - степень углубления. (13:51)

 

Пустовойт Е.В.: Наверное, так. Востоковед полностью углубляется. Фактически, на 90%, плюс язык. То есть для востоковедов язык — этой номер один. На втором этапе для востоковедов: это либо страноведение, либо экономика, либо литература. Для регионоведов добавляется больше международных отношений, но становится чуть-чуть поменьше восточного языка. Для международников — больше международных дисциплин, меньше восточного языка, наравне также изучают и английский язык, потому что для международников английский язык — это инструмент, без которого они не смогут работать, взаимодействовать и общаться с коллегами из других стран.

 

OR: Спасибо большое, очень интересно. Я как человек, который глубоко погрузился в зарубежное регионоведение в силу своей профессиональной деятельности, могу сказать, что зарубежное регионоведение это скорее изучение рынков, изучение политических, экономических и культурных потенциалов и рисков страны и региона с целью продвижения интересов России. Безусловно, особенно сейчас, мы должны помнить о том, что мы готовим специалистов и занимаемся экспертизой по региону, будь то востоковеды или регионоведы. Я считаю, что когда человек становится профессионалом, то междисциплинарность усиливается и границы перехода из одной области в другую оказываются размытыми. Здесь, конечно, важно позиционировать Россию во взаимодействии с этими регионами, особенно в современной ситуации. Я бы хотела обозначить еще один вопрос. Мы сейчас находимся в беспрецедентных условиях, когда надо мобилизовать все свои силы для решения задач, которые ставит перед нами возникшая реальность. В настоящее время все чаще востоковедами научного сообщества ставится вопрос о признании востоковедения стратегическим направлением и в науке, и в образовании, и в экспертизе. В чем, на ваш взгляд, заключается эта стратегичность? Какие направления сотрудничества со странами востока сейчас становятся наиболее перспективными?  (14:44)

 

Пустовойт Е.В.: Мы с коллегами часто дискутировали по этому поводу. Я думаю, что не только востоковеды имеют право на стратегичность: это и регионоведы, и международники, и все, кто занимается, в частности, в нашей сфере, Восточной Азией и Юго-Восточной Азией. Это те люди, которые могут дать какую-то экспертизу по тем или иным событиям. В этом году важно понимать, в каких областях Россия на Дальнем Востоке сможет преуспеть, что для этого надо и кто будет нашим партнером из стран Восточной Азии. Людям из промышленной области какие-то моменты могут быть очевидны, но они не могут видеть некоторых нюансов. Допустим, в Корее или Китае промышленность развивается по несколько иным законам. В Японии тоже совершенно иной мир. Чтобы совместить наших промышленников и финансистов с этими людьми, мы должны выступать в роли медиаторов, давать определенную ценную экспертизу, чтобы наши государственные деятели или крупные госкорпорации и частные корпорации принимали правильные решения без ущерба для себя, экономики, бюджета и для страны в целом. Мне кажется, все страны Восточной Азии и Юго-Восточной Азии перспективны. Безусловно, сейчас в наличии определенная политическая турбулентность. Нам нужно будет пережить это.

  Некоторые страны, действительно, показали некоторую отдаленность от нашего понимания. С моей точки зрения, выступление стран против нашей позиции или введение ими безграничного количества санкций — это провал их местного национального россиеведения. Такой вывод у меня напрашивается, потому что те действия, которые они сейчас совершают, совершенно не оправдывают будущие риски. Мне кажется, у них нет грамотных специалистов, а если есть, то они либо вышли еще из советского периода и думают категориями Холодной войны, либо они еще не доросли. То есть у них нет нормальных полноценных советников, которые могли бы им внятно объяснить позицию России, ее внешнюю политику, причины того, почему наша страна предпринимает те или иные действия. Эти советники не до конца понимают, почему Россия совершает те или иные шаги. Это как раз, мне кажется, провал или недостаток развития, недостаточного внимания к нашей стране: недостаток знания русского языка и нашей страны в целом. Балет, спорт и какие-то определенные стереотипы — это еще не вся Россия. Надо было глубоко копать, глубоко изучать и все больше и больше наращивать знания о России. А если посмотреть на средства массовой информации Японии, Южной Кореи и других стран, то без боли читать эти новости не приходится, потому что уровень экспертизы и мнения о нашей стране, мягко говоря, не аналитичен. Это уровень желтой прессы, в которой мало аналитики, мало данных, мало серьезных выводов. Есть лишь какие-то домыслы и непонятные предположения, а полноценной аналитики я, по крайней мере, не слышал. К сожалению, даже у тех экспертов, которые общепризнаны в своей стране специалистами по России, мало здравых идей. Мне кажется, что эта политическая турбулентность когда-нибудь закончится, мы с вами, как представители ВУЗа, будем выступать и налаживать контакт с этими странами, через гуманитарную науку будем продвигать наши интересы в этих странах. Мне кажется, нельзя закрывать окна возможностей, окна для диалогов и переговоров.

       Сейчас, безусловно, лидер, на которого мы можем опираться, с которым связаны большие-большие перспективы и, соответственно, вопросы, которые требуют много аналитики, — это Китайская Народная Республика. К сожалению, так получилось, что с 1991 года полноценных китаистов у нас в стране осталось очень мало. Даже наличие оставшихся специалистов по Китаю не может закрыть весь тот информационный вакуум, который, как мне кажется, происходит у нас. Есть области экономики, финансов, политическая сфера, внутриполитическая деятельность в самом Китае, но надо признать, что мы мало знаем об этой стороне. То, что есть в средствах массовой информации на китайском и английском языке, это небольшая крупица из того объема информации о событиях, которые действительно происходят. Небольшому количеству специалистов этот объем информации просто физически нельзя прочитать, объять, проанализировать. Единственное, мог бы потребоваться искусственный интеллект, цифровые технологии, но они не могут появиться за несколько месяцев или по щелчку пальцев. Это требует больших финансовых, интеллектуальных вложений и, главное — очень много времени. Я думаю, что несколько лет надо для того, чтобы создать такую систему.

     Я не оставляю надежды на то, что отношения с Южной Кореей не скатятся до политической оголтелости. Надеюсь, что новый президент, который вступил в должность 10 мая, все-таки выберет какую-то здравую, рациональную политику. Что же касается Японии, одного из основных игроков Восточной Азии, мы смотрим, как будут развиваться отношения дальше. Тут стоит только смотреть и надеяться на улучшение наших связей. Опять же, я сам японовед и уверен, что, исходя из наших предыдущих исторических событий, русско-японских и советско-японских отношений, мы обречены на добрососедство и налаживание отношений. Но в каком статусе, в каком виде — это, действительно, вопрос будущего, вопрос аналитики и вопрос лично для меня очень важный, который я активно изучаю. Если меня спросить, какие отношения будут через год или два, мне сложно будет сказать, потому что все развивается крайне спонтанно, хаотично, надо только за этим следить и питать надежду, что у нас все будет хорошо.

 

OR: Спасибо большое. Действительно, горизонт прогнозирования у нас все время сокращается и сокращается. Теперь мы можем прогнозировать максимум на год или три вперед. Я с вами согласна по поводу Южной Кореи как специалист по этой стране. Сейчас, в связи с приходом нового президента, сменой в стране политического курса, мы занимаем наблюдательную позицию, но все же надеемся на лучшее, поскольку Корея показывает в течение всего своего взаимодействия с Россией нейтральность даже при смене власти. Это оставляет нам надежду, что и сейчас, несмотря на всю турбулентность, в которой находится мир, мы сохраним очень серьезные наработки и связи в экономике, культуре и политике, которые были созданы за эти тридцать лет. Конечно, я хотела бы задать по этому поводу еще один небольшой вопрос, может быть, в качестве комментария по тем странам и по стратегичности нашего востоковедения. Я знаю, что Вы несколько лет назад, будучи первооткрывателем, начали вести тесные взаимодействия с Индией и Вьетнамом, а количество специалистов, которых вы готовите, бьет сейчас рекорды по стране. Какова же в нынешних реалиях востребованность специалистов и каков Ваш взгляд на дальнейшее развитие взаимоотношений с этими странами у России? (24:00)

 

Пустовойт Е.В.: Да, наши экзотические страны — Индия, Вьетнам и Таиланд. С Таиландом мы только-только восстановили все. На протяжении уже более пятнадцати лет развиваются направления с Индией и Вьетнамом, нашими прекрасными странами-партнерами. И правительство Индии, и правительство Вьетнама активно поддерживают наших студентов. Возможно, в России у нас самые большие наборы, но мне кажется, что если взять всех в Москве, то их будет намного больше. К сожалению, COVID, который начался в 2020 году, сузил наши рамки взаимодействия: приостановились, например, стажировки в Индию. Тем не менее стажировки во Вьетнам не прекращались и не прекращаются до настоящего момента. Даже в этом году некоторые студенты задавали вопрос, стоит ли уезжать в страну, но ответ на него зависит все же от желания конкретного студента. Мы, в свою очередь, поддерживаем с ними контакт и стараемся оказать как моральную, так и материальную помощь. У нас достаточно тесные контакты с нашими консульствами в Индии и Вьетнаме. Мы проводим совместные культурные мероприятия, круглые столы.    

          Что касается перспективы, то есть два ярких примера. В 2018 году вьетнамские авиалинии хотели взять около восьмидесяти специалистов с вьетнамским языком на должности стюардесс, стюардов и обслуживающего рейсы персонала. Однако, к сожалению, мы не смогли полностью удовлетворить эту заявку и нашли человек десять, дальнейшая судьба которых сложилась по-разному: кто-то остался в авиалиниях, кто-то нет. Но важно, что такой запрос был. Безусловно, очень много туристических компаний в доковидные времена брали наших специалистов, которые работали и здесь, и уезжали во Вьетнам. Первая отрасль — это туризм, если мы говорим о Вьетнаме, затем это производство, где много наших ребят нашли себя. Третья область — это РКИ, то есть это русский язык как иностранный. Достаточно большой запрос идет по нему во Вьетнаме, даже, кажется, в прошлом году был такой запрос от россотрудничества. Периодически он появляется. То есть, спрос на русский язык и русскую культуру во Вьетнаме существует. Это тоже нам очень приятно.             

        Что касается Индии, то наши студенты фактически двуязычные (владеют английским и хинди), поэтому представители индийских компаний, которые есть и здесь, на Дальнем Востоке, как раз приветствуют наших выпускников. Владение несколькими языками ребятам очень помогает, особенно при работе в тех штатах Индии, где хинди не является государственным языком. Что касается конкретных предприятий, то это угольные предприятия на Востоке и алмазные предприятия, которые активно представляют индийский бизнес. У нас даже было несколько стажировок в Индию. Прекрасно существовала программа несколько лет назад, когда туда уезжали аж на пять лет. Некоторые студенты даже потом поступали в магистратуру, аспирантуру и не один год продолжают развитие индологии. В целом, мы видим очень большие перспективы, связанные с этой страной, потому что Индия уже сейчас становится важнейшим стратегическим партнером после Китая, если так можно сказать, и безусловно Индия будет нашим вторым большим экономическим партнером в Азии. Есть очень большие перспективы, поэтому, ребята, которые готовы изучать Индию и хинди, поступайте — и к нам, и в Москву, и в другие университеты страны. Сейчас перспективы можно не увидеть, но через пять лет Индия, которая сейчас уже вторая или третья экономика в мире, будет только расти и расти. Это будет вызывать интерес и экономический, и политический, и, безусловно, востоковедческий. Для всех мы тут заработаем место под научным солнцем в деле изучения индологии.

 

OR: Спасибо большое. Прокладывая мост к Вашему предыдущему высказыванию о том, что сейчас искусственный интеллект применять необходимо для дальнейшего активного развития каждой организации и каждой страны, хочется сказать, что для занимания лидирующего места в масштабах страны, надо быть первым в цифре. Буквально на прошлой неделе на встрече востоковедов наши коллеги из ИВР РАН сообщили о том, что они начали выпуск журнала «Цифровое востоковедение». Мы прекрасно знаем, что в нашем профессиональном дискурсе уже укоренились такие слова как: цифровизация, цифровая трансформация, мы легко ими оперируем и используем в самых различных сочетаниях. Как Вы считаете, в чем может быть суть нового термина «цифровое востоковедение» и может ли оно стать самостоятельным исследовательским направлением, занять какую-то определенную нишу в тех траекториях, которые существуют? (31:39)

 

Пустовойт Е.В.: С цифрой и всем, что связано с digital, digital science и так далее — будущее. Это уже факт, который неоспорим. Я от Вас узнал, что есть такой журнал и специально посмотрел сайт. Мне кажется, что там прекрасно представлены тематики, направления, которые были заявлены от Института Востоковедения. За цифрой будущее и в том плане, что уже есть отдельное направление: цифровая гуманитаристика. Естественно, сюда востоковедение тоже может вписаться и влиться. Я даже немного отойду в сторону — в будущем, возможно, появится цифровая медицина (может, она есть уже сейчас). Я не про цифровую медицину в плане лечения людей, я про план образовательный. И тут надо понимать, какие люди будут заниматься этим. Цифровая медицина — это программисты или это все-таки медики, или это что-то среднее? Вот как только решится этот самый важный вопрос, кто эти люди, как они будут поступать, как их будут обучать, какая будет образовательная программа, тогда нам будет понятно, кто такой цифровой востоковед или что такое цифровое востоковедение. Если это направление будет развиваться, мне кажется, за этим будет тоже очень большое будущее. Я даже вижу, в каких направлениях, в каких конкретных проектах можно применить цифру именно в востоковедении. И, в первую очередь, здесь должен быть востоковед молодого поколения, который будет активно использовать цифровые технологии и то, что сейчас развивается семимильными шагами, это тот же блокчейн, либо крипто-индустрия. Насколько она сильно привязана к востоковедению, я не могу сказать, но через несколько лет это уже станет таким обыденным явлением, как наличие смартфона или интернета, либо как безналичный расчет.

   Как можно применить цифры в востоковедении? Во-первых, я это видел как раз на примере одного из вузов в городе Киото. Они создавали интересный проект: взяли историческую хронику, какую-то старую книгу, ее полностью оцифровали и на каждое слово, графический термин или имя человека, была отдельная картинка, отдельный видеоролик или какое-то интерактивное представление. То есть ты можешь листать эту книгу в виде большого экрана. Так, именно специалисты по древним рукописям с применением различных IT-технологий, с использованием программистов и технарей в этом университете создали конкретный технологический продукт. Здесь он носит познавательный характер, но если брать на перспективу, то цифровые технологии и, например, тот же искусственный интеллект можно применить в обработке данных, потому что сейчас отдельный человек или даже группа ученых не сможет физически прочитать и обработать тонны материала. Искусственный интеллект или выверка может брать определенную информацию, выдавать по каким-то древам мини-выводы, и по этим мини-выводам специалисты будут смотреть глобальный итог. Мы пытались в 2017 году реализовать такой проект (анализ средств массовой информации Китая) с нашим коллегой, но, к сожалению, у нас не получилось по чисто техническим причинам. Это все очень большой пласт направления, чтобы его полностью реализовать, требовалось пять-семь лет и очень большие инвестиции, а главное — люди, которые хорошо знают китайский язык. Более того, нужен был очень сильный компьютер, который бы понимал, что нужно изучать, какие статьи отбирать и по каким ключевым словам надо находить ту или иную информацию. Это самая большая проблема сейчас, потому что, к сожалению, даже на русском языке это сложно сделать. Сначала нужно сделать это на родном языке, затем, скорее всего, на европейском языке, потому что они похожи (на английском, в первую очередь), а затем эту наработанную за несколько лет базу нужно переложить на восточный язык. Неважно, какой это будет язык: арабский, китайский, японский или корейский, но база идет от английского языка. Пока первую проблему еще наши технари не разрешили. Если ее разрешить, то за цифровым востоковедением будет огромное будущее, и можно будет соединить и айтишников, и востоковедов, и, действительно, тогда это, наверное, создаст новую образовательную программу. Важно также заметить, что в цифровом востоковедении человек должен половину своей учебной дисциплины изучать, например, китайский язык и другую половину обучения занимать программированием. Но, опять же, это только-только начало большой, очень сильной эпохи. Я думаю, что именно у нас, в нашей стране, где сильные программисты, сильные востоковеды, лингвисты и филологи, мы можем как раз опередить время, но нам надо это все как раз форсировать. Возможно, как раз с появлением нового журнала Digital orientalia это станет возможным. Здесь, как я понимаю, коллеги из института востоковедения подходят больше с научной точки зрения, рассказывая про блокчейны и, например, японские торговые отношения через призму сетевого анализа. Это как раз та самая область, где можно сделать вывод с учетом современных технологий, проведя экономический анализ, разбор болевых точек, существующих рисков, особенно, рисков страхования, рисков в торговых и в логистических операциях. Сделать это одному человеку за небольшой промежуток времени — физически невозможно, а современные технологии позволят ускорить анализ информации, статистики и увеличат скорость принятия решения, как для ученых, так и на государственном уровне.

 

OR: Да, действительно. Цифра рулит в настоящее время, если говорить простым языком. И я с Вами полностью согласна в том, что любой цифровой продукт — дорогостоящий, поскольку он включает в себя разработку не только программного обеспечения, но и затрату огромных человеческих ресурсов, которые будут направлены на создание этого программного обеспечения. Я убеждена, что все владельцы трансформаций — это бизнес заказчики, то есть это мы с Вами, а те айтишники, которых мы привлекаем, это все же исполнители, и мы, как заказчики для IT-отрасли в своем цифровом пространстве, скажем, в своем цифровом востоковедении, должны четко понимать, что мы хотим. Чтобы это понять, надо встречаться, создавать рабочие группы, команды для разработки, надо выходить за рамки отдельных организаций, идти в коллаборацию не только внутри России, но и за ее пределами, ведь тот продукт, про который Вы рассказывали, конечно, потребует привлечения китайских специалистов. Соответственно, нам надо расширять наши границы, взаимодействовать с нашими зарубежными партнерами из тех стран, с которыми мы работаем, потому что без них это будет крайне сложно сделать.

      Я бы хотела перейти к вопросу о перспективах развития российского востоковедения в горизонте пяти-десяти лет. Конечно, эти горизонты, как уже отмечалось сегодня, сокращаются, но хотелось бы представить, как будет трансформироваться наше востоковедение в новых условиях, в условиях новой международной ситуации, в системе координат международных отношений и в совершенно непредсказуемых вызовах во взаимоотношении России с другими странами, которые сейчас диктуют нам ситуация? (41:36)

 

Пустовойт Е.В.: Тоже очень хороший вопрос. Сложно что-либо сказать и спрогнозировать, потому что любой прогноз имеет шанс реализоваться или нет, пятьдесят на пятьдесят. Но, позвольте, я вернусь к предыдущему вопросу. Мне кажется, востоковедение — это государственная специальность. Частным компаниям сложно выделить большие ресурсы в это направление, потому что отдача от этих ресурсов, от этих вложений будет только через несколько лет. Наш частный бизнес еще не готов инвестировать в серьезные фундаментальные исследования, а государство может и должно, как мне кажется, как оно делало в советское и в царское время.

        Что касается горизонта пять-десять лет, то здесь востоковедение стоит разделить на две части — образовательную и научно-исследовательскую часть. В образовательной части, особенно в Высшей школе экономики, как мне кажется, уже идет такой тренд как индивидуальное образование, индивидуальный трек. Мы уже не говорим о привязке к какой-то европейской системе (болонской/неболонской), это просто уже данность, от которой мы не можем отказаться. Как раз через пять лет мы достигнем того, что каждый студент будет сознательно выбирать те или иные дисциплины, модули, которые ему интересны, а востоковедение тогда станет действительно междисциплинарной наукой, где, в первую очередь, у студентов будет знания иностранного, восточного языка. Без знания языка сложно будет понять менталитет, культуру и психологию этих людей. В языке заложен большой процент понимания внешней, внутренней политики любой страны. И второй блок в образовательной сфере, который мы уже обсуждаем с коллегами, это активное внедрение вместо всех востоковедческих дисциплин, которые будут и уже востребованы, постакадемических дисциплин: торгового дела, межэкономического дела, возможно, юриспруденции с точки зрения международного права, возможно, как раз что-то из цифрового понимания, программирования. В целом если будет хорошая индивидуальная траектория, то студент сам выберет, заниматься ли ему, например, программированием или нет, взять, например, курс по технологиям или это будет лишним.

    Также в образовании мы будем пытаться сохранить и фундаментальные направления. Надо признать должным, что литературоведение, филология, лингвистика остаются на втором плане. Так, лингвистика может хорошо сыграть с точки зрения создания искусственного языка и его понимания, но стихи, проза, поэзия остаются на уровне романтического восприятия. Мы стараемся все это не закрывать, поддерживать и сохранять, но уже сейчас видим, даже по опросам студентов 18-19-20 веков, что им хочется заниматься больше экономикой и языком,  чтобы в дальнейшем они могли поступить на работу в любую экономическую компанию, имея базовые представления об экономических процессах, о праве, о таможенной сфере, о том, как правильно провести какую-нибудь логистическую операцию и вообще уметь правильно прочитать пошлины.

  С точки зрения как раз научно-аналитической деятельности, востоковедение тоже очень сильно идет в междисциплинарный характер. То есть сравнивается не только одна Япония и одна Корея, а в комплексе, потому что мир стал настолько глобальным, что ни Южная Корея, ни Япония не будут принимать какое-то решение без оглядки на то, как их решения повлияют на соседние страны. Надо изучать страны в комплексе. И сейчас востоковедение — это комплексная наука, где мы изучаем и международку, и историю, экономику, учитываем разные факторы и риски: например, факторы социальных потрясений или наоборот социальных сдвигов. Я также думаю, что востоковеды хорошо изучают и экологию как науку, ведь в будущем как раз ученым и аналитикам придется учитывать и экологические факторы. Очень большим и необходимым плюсом для будущих востоковедов через пять-десять лет я считаю понимание теории международных отношений и функционирования институтов, в первую очередь, ООН, институтов Восточной Азии в регионе, либо институтов Западной Азии, особенно арабского мира или стран Африканского союза, потому что без глобального понимания, что там происходит, к чему они движутся, к чему идут и какие у них идут внутренние социальные процессы, быть полноценным специалистом в этой области не получится.

   Фактически, мы переходим от узкостранового направления (узкий китаист, узкий арабист, узкий иранист) до более комплексного, более широкого понимания, где человек может дать экспертную оценку не только по одной стране, но и в комплексе: по региональным и международным отношениям с точки зрения как раз изучаемой страны по отношению к другим странам. Возможно, появятся какие-то еще новые направления, которых мы пока с Вами даже не знаем.

         Последнее, что я бы хотел добавить: все думали, что экономика первична, а политика вторична, но, к сожалению, в этом году это правило было разрушено. Сейчас так получается в мире, что политика стоит на первом месте в ущерб как раз экономике. И востоковедам, тем, кто понимает финансовые, экономические процессы, очень важно углубляться в это направление. Однако нужны и востоковеды, которые будут понимать, как страна принимает решения внутри себя, внутри элиты. То есть важно изучение элит, потому что элита может принять решение, с нашей точки зрения, непрагматично, в ущерб своим экономическим интересам, но с учетом какого-то военного союза, альянса, либо каких-то других долгосрочных отношений. Необходимо изучать политическую психологию, которая не всегда нам понятна. Кстати, как я уже говорил, провал как раз россиеведения в том, что они не поняли нашу психологию, ведь матрешка, Чайковский, Достоевский — это еще не вся Россия. Специалисты других стран плохо изучали нашу внешнюю политику, нашу современную историю с 1991 года, хотя все, особенно наши специалисты-востоковеды, просили тщательно изучать нашу страну, чтобы мы нашли общий язык.

Будущим востоковедам научно-аналитического характера потребуются, наверное, знания современных IT-технологий, то есть например тот же блокчейн, криптоиндустрия. В Южной Корее, Японии они развиваются семимильными шагами. Китай же демонстрирует позицию не то чтобы нейтральную, а крайне негативную по отношению ко всем коммерческим историям, связанным с продажей криптовалюты, запуском цифровых активов. Почему так случилось, на каком основании и несет ли вред это новое направление криптоиндустрии? Ответы на эти вопросы надо тоже искать. Если мы слушаем одну точку зрения: что это плохо — это один момент, а если ты сам как востоковед исследуешь, какие нюансы, какая индустрия за этим стоит, почему Япония разрешила, а Китай нет, то это другой момент. Это уже чуть-чуть выше гуманитарных наук, но не совсем программирование, это что-то среднее. То есть если человек углубляется в эту область, он должен быть как раз специалистом именно в ней. И за этим будущее в плане аналитики, в плане проведения глубокого хорошего анализа, который будет полезен для наших частных компаний, госструктуры, и соответственно для Российской Федерации.

 

OR: Да, спасибо большое. Действительно, перспективы и будущее у нас радужное. Надо только работать, глубоко погружаться в Восток и понимать, что мы находимся в том же темпе, что и наши восточные партнеры, особенно в Восточной Азии. Я говорю про Восточную Азию, где у людей нет свободного времени и всегда кипит работа. Работать нужно на будущее, как говорят наши восточные коллеги, на будущее наших поколений, наших детей. Я думаю, что здесь мы делаем все возможное! И спасибо Вам большое за такой интересный взгляд на востоковедение, на его перспективы и на те моменты, которые подсветили, что будет востребованным. Я думаю, что мы встретимся еще на полях нашего портала в рамках разных дискуссий, не только таких двусторонних, но и многосторонних с приглашением других коллег. И спасибо, конечно, нашему Восточному институту ДФУ за то, что он всегда с нами, поддерживает во всех наших начинаниях и продолжает с нами как раз ту работу, которую мы проводим по выстраиванию границ между центрами востоковедения и по выстраиванию общей тенденции, общей политики нашего российского востоковедения. Евгений Валерьевич, спасибо за то, что Вы были с нами. (55:25)

 

Пустовойт Е.В.: Вера Владимировна, благодарю Вас за приглашение. Действительно, была очень интересная дискуссия. Вопросы, который Вы задавали, создали еще множество интереснейших вопросов, которые могут стать основой для следующих диалогов. И у меня пожелание: надо встречаться почаще, но уже очно.

 

OR: Будем стремиться к этому. Спасибо Вам большое!