Скоро в России впервые будет издано произведение тайваньского писателя: сборник рассказов Бай Сянь-юна «Тайбэйцы». Герои этой книги в большинстве своем попали в Тайбэй после исхода Гоминьдана с континента. Они живут воспоминаниями о прошлом в законсервированном, замкнутом мире. Эдакий «Остров Крым» с китайской спецификой. Недаром сборник заканчивается рассказом, который называется «Государственные похороны», что по-китайски может означать и «похороны государства». Положение, не чуждое драматизма. Но персонажи этого окуклившегося мира сами ведут себя как куклы с их мелкими интригами и до смешного серьезной церемонностью, требующей, к примеру, называть каждого по его статусу. «Ординарец Лай велел подать автомобиль комиссару Лэю…» и т.д. Наследие Конфуция, когда-то призвавшего жителей Поднебесной «исправлять имена» вещей (а заодно самого себя) живет и побеждает даже в современном Тайбэе. Таким живучим оно оказалось потому, что учит связывать все явления в мировую сеть соответствий и субординаций, создает пространство всеобщего резонанса, переклички голосов, модуляций тона, вариаций темы. Так оно вносит смысл в жизнь и дает власть над миром.
За осмысленную жизнь надо платить отказом от всего своенравного в себе. Конфуций говорил, что нужно «преодолевать себя». Но воля к превозмоганию себя неизбежно обостряет и сознание своего «я». Поэтому «самовыправление» не исключает невроза, душевного неистовства, даже вспышек агрессии. Здесь кроется главная коллизия китайской жизни. Мы узнаем ее по глубоко сидящим в каждом китайце стратегиям косвенного самоутверждения в виде заботы о сохранении лица, назидательного резонерства, стремления продемонстрировать свое нравственное превосходство.
Противостояние двух указанных тенденций в человеческой психике, наверное, нельзя разрешить умственно, но можно снять, так сказать, жизненно. Если в усилии «выправить себя» мы наблюдаем за собой, то мы можем наблюдать и за самим наблюдением. Такая внутренняя дистанция самонаблюдения по природе иронична, она освобождает от сознания своего величия, не умаляя его. Ирония на самом деле подтверждает человеческое достоинство. В ее китайской версии она стремится быть предельно деликатной и легкой, практически незаметной. Это сцепление возвышенного и снижающего пафоса обладает солидным запасом прочности и в действительности устанавливает вечносущие качества опыта. Именно оно обеспечило классической культуре Китая такую долгую жизнь.
Таков культурный контекст прозы Бай Сянь-юна, который делает главной ценностью китайской литературы ее утонченность, понимаемую как равноценность сказанного и несказанного, утверждения и отрицания и превыше всего иносказательность и недосказанность сказанного. Иносказательность закономерно находила свое завершение в намеренной неопределенности, таинственности языка, которые отлично согласуются с любовью китайцев к ритуальным предметам и курьезным вещицам. Здесь выявляется неожиданная на первый взгляд параллель между «кукольно-окуклившимся» миром персонажей Бай Сянь-юна и декадентством fin dе siècle в Европе с его «антикварной» атмосферой – миру, по выражению Бердяева, «утонченной Фиваиды» художественно чуткой души.
Связка самоутверждения/самооставления не оставляет места для психологизма в его принятом в Европе индивидуалистическом формате. Психологический анализ и идеологические манифесты в Китае заменяет обращение к знакам сокровенного – до-личностного или над-личностного – душевного пути, памятникам незапамятного. «Выправление себя» – усилие по природе эпическое. Оно обращено к истоку родовой-родной жизни. Его основание – мировая сеть резонансов в пространстве оставившего, опустошившего себя и потому полностью открытого миру сердца. Это место жизненных метаморфоз, все вмещающее и всюду отсутствующее. Речь идет о цельности мира в сокровенной связи всего происходящего; цельности одной вечно тянущейся, на все голоса звучащей струны. Об этом «чувстве универсума» говорит старинное китайское изречение: «камень навевает думы о древнем, вода навевает думы о далеком». Тому, кто развил в себе такую чувствительность – а это норма в китайской традиции – не нужно что-то объяснять. Но такой человек, чтобы быть, должен… не быть. Он может только молчать о себе. Его молчание – свидетельство преображения.
В свете сказанного творчество по-китайски оказывается способом ускользания без отрицания, жизни в пределе всех вещей. А геополитически Тайвань есть та точка открытости Китая миру, в которой китайский гений достигает внутренней завершенности в моменте само-оставления и… обретает мировое значение. В Тайване Китай находит свое инобытие и начинает выстраивать себя заново в масштабе глобального пространства. Тайванец ощущает себя, по крылатому выражению тайваньского писателя У Чжо-лю, «сиротой Азии» и, ускользнув от империи, но оставаясь при ней, дорожит своим периферийным положением, своей родной землей именно потому, что хочет принадлежать всей планете Земля.
Комментарии
Пользователь
Добавить комментарий