Рассматривая нынешние китайско-афганские отношения, возникает ряд вопросов относительно позиции официального Пекина в отношении «Движения Талибан» (запрещено в России), особенно после захвата им 15 августа 2021 г. власти в Кабуле. Какая мотивация доминирует больше у китайского руководства: политическая, антитеррористическая («уйгурская»), инвестиционная, иная? Влияет ли давнее сотрудничество китайской и пакистанской межведомственной разведки и «полусоюзнические» отношения двух государств на политику КНР в Афганистане? Как в целом Китай рассматривает будущее этой страны и готов ли пойти на официальное признание талибов?
Политико-дипломатические, экономические и военные измерения китайской политики в Афганистане связаны, на наш взгляд, с шестью факторами.
Во-первых, с участием Пекина в работе Московской «Расширенной тройки» по Афганистану, созданной Россией еще 14 апреля 2017 г. В настоящее время в нее входят, как известно, КНР, Россия, Индия, Иран, Пакистан и страны Центральной Азии, а также представители нынешнего талибского режима. Формально числятся и США, но на заседание 19 октября 2021 г. американская делегация в Москву не прибыла. Китайская дипломатия встраивается в общую линию согласования заинтересованных держав по вопросам признания/непризнания талибского режима, гуманитарной помощи и др. Китай здесь работает в общей команде.
Во-вторых, в дипломатическом формате Пекин взаимодействует с более узкой группой в составе Китая, России, Ирана и Пакистана на уровне министров иностранных дел. В сентябре 2021 г. в Душанбе состоялось совещание «пятерки», на котором китайский министр Ван И инициировал «пять пунктов нормализации»: 1) признание США и их союзниками ответственности за складывающуюся гуманитарную катастрофу; 2) формирование инклюзивного правительства, не только на основе талибского представительства но и других групп; 3) установление режима безопасности на афганских границах; 4) установление мира в Афганистане; 5) предоставление экономической и гуманитарной помощи. Большая часть требований (кроме последнего) зависла в воздухе, но китайская позиция была озвучена.
В-третьих, на базе катарской площадки в Дохе активно развиваются двусторонние китайско-талибские связи по американо-талибской модели. Последние переговоры между Ван И и нынешним вице-премьером талибского Афганистана Амаром Гани Барадаром, состоялись 28 октября 2021 г. У Ван И и Барадара еще до захвата талибами Кабула был опыт двустороннего общения в г. Тяньцзине (КНР) 28 июля 2021 г. Повестка нынешней Дохийской встречи до конца неизвестна, но, очевидно, что обсуждались в первую очередь вопросы возможности признания Китаем нынешних афганских правителей, китайской экономической помощи и проблемы «Исламского Движения Восточного Туркестана» (ИДВТ) (запрещено в России). Не исключено, что в обмен на китайскую помощь и признание талибы пообещали начать уничтожение уйгурских террористов, включая экстрадицию отдельных групп, дислоцированных в Северо-Восточном Афганистане.
В-четвертых, Китай в свете афганских событий, по-новому стал воспринимать возможности Шанхайской Организации Сотрудничества (ШОС). Речь идет о желании КНР усилить военный компонент Организации, от которого еще до недавнего времени он строго дистанцировался. Сегодня Пекин заинтересован с сближении ОДКБ и ШОС, что подтверждает совместное заседание двух организаций в Душанбе 15 октября 2021 г.
Вступление Ирана на юбилейном саммите ШОС 14 октября 2021 г. в качестве девятого постоянного члена Организации, на наш взгляд, также произошло не без активной поддержки Китая и России. ШОС, несмотря на свои двусторонние контакты с талибами практически каждого из ее членов (кроме Таджикистана), Организация в целом заявляет о непризнании нынешнего Афганистана в качестве страны – наблюдателя ШОС, каковой она являлась де-юре и де-факто до 15 августа 2021 г. Дополнительным эффектом талибского влияния является усиление политики Пекина по укреплению и расширению своего военного присутствия в Таджикистане, включая создание новой военной базы, которую планируют создать в Ваханском коридоре на таджикско-афганской границе в районе Ишка. Триггером такого решения, возможно, стала жесткая позиция Душанбе на конфронтацию с талибами и отказ от каких-либо, даже неофициальных контактов с ними. Ташкент, наоборот, лояльно настроен к новым афганским хозяевам, организуя встречи на уровне министров иностранных и других официальных лиц, что находит полную поддержку КНР.
В-пятых, экономическая мотивация Китая в Афганистане связана с желанием КНР перезапустить законсервированный из-за войны афгано-пакистанский участок инициативы «Один Пояс и Один Путь». Талибы также заинтересованы в строительстве этого транспортного коридора, заверяя Пекин в безопасности их инвестиций и поддержании стабильности в этих районах. Однако, китайские власти и крупные инвесторы не торопятся возобновлять работу, поскольку уверенности в выполнении данных обещаний у Китая нет.
Аналогичная ситуация складывается вокруг крупнейшего в мире Айнакского месторождения меди в провинции Логар (11млн. тонн, 2-ое в мире по запасам). В 2008 г. в ходе государственного визита в КНР тогдашнего президента республики Х. Карзая было подписано инвестиционное соглашение на добычу и переработку меди на 2,9 млрд. $. Главными инвесторами и разработчиками выступили китайские корпорации “Jiandxi Cooper” и “Metallurgical Corporation of China”. В настоящее время проект пока законсервирован. Информационные службы китайских компаний сообщают, что они начали переговоры с талибской властью, но, видимо, здесь, как и в случае с коридором, у китайцев сохраняются большие опасения относительно возможных потерь вложенных денег.
Более понятна ситуация с торговлей и гуманитарной помощью. Китайское правительство уже выделило 32 млн. $ на закупку продовольствия и медикаментов. Оборот китайско-афганской торговли на этот год будет составлять 1,1 млрд. $ (в 2020 г. – 1,2), из которых 95% приходится на китайский экспорт по широкой линейке потребительских товаров. Однако, ожидания талибов о том, что Китай возьмет на себя бремя главного экономического спасителя, на наш взгляд, несостоятельны. Китай явно не желает быть некоей «дойной коровой» у талибов. И ситуация теоретически может поменяться, только в случае очень хороших предложений талибов, от которых Пекин уже не сможет отказаться.
В-шестых, существует и невидимая часть китайской мотивации, связанная с деятельностью китайско-пакистанской разведывательной «связки». Чисто гипотетически можно предположить, что Китай объективно заинтересован, в том, чтобы перевести талибскую потенциальную угрозу от центрально-азиатского региона, где сохраняются его серьезные интересы и особенно от своего Синьцзяна (СУАР), на другие сопредельные Афганистану территории. Исходя из близких взаимоотношений с пакистанской межведомственной разведкой, которая в свое время фактически породила талибов, а также продолжающемуся конфликту с Нью Дели, появление новых, «стихийных» талибских групп в Кашмире, возможно, не вызвало бы особых протестов у Пекина. Однако, учитывая катастрофическое внутреннее положение в Афганистане, Кабул вряд ли пойдет сейчас на организацию внешней экспансии, включая спорную кашмирскую зону, даже с учетом гипотетической поддержки Исламабада.
Таким образом, суммируя основные китайско-афганские измерения, можно говорить о том, что Пекин в своей политике учитывает все возможные варианты развития событий, включая негативный сценарий: распад Афганистана на воюющие провинции, хаотизацию и концентрацию в стране различных террористических групп. При этом официально КНР исходит из позитивного прогноза, основанного на возможности мирной эволюции талибского режима, сохранения в стране стабильности и единого руководства. В любом случае для Китая, как и других соседних государств, включая Россию, Афганистан остается на долгие годы «игрой» со многими неизвестными. Классическая «Большая Игра» Британской и Российской империй XIX века сегодня сменилась, к сожалению, «смертельным казино», в котором потенциальные ставки – это миллионы ни в чем не повинных людей и их жизни.
Комментарии
Добавить комментарий