В XIX в. сибирские областники М.В. Загоскин, Н.М. Ядринцев, Г.Н. Потанин создали теорию самодостаточности Сибири, описав возможности ее автономного развития, энергетику и кураж русских казаков, прошедших и освоивших земли от Урала до Тихого океана. Известны также и успешные российские (имперские) и социалистические (советские) мега-проекты – великий Транссиб, гигантские ГЭС, территориально-промышленные комплексы (ТПК), БАМ и пр. При этом, над регионом продолжает висеть «вечное сибирское проклятие» [[i]] – огромные, оторванные от центра территории, вековая мерзлота, низкие температуры, делающие освоение этого гигантского пространства чрезвычайно сложной, а порой и невыполнимой задачей. Возникает вопрос, можно ли преодолеть это «проклятие», и что для этого в первую очередь необходимо сделать? Поможет ли, запущенная российским президентом Владимиром Путиным, стратегия «сшивания» сибирско-дальневосточных территорий сблизить Сибирь и Дальний Восток с федеральным центром и, одновременно, с азиатским Востоком? И как местные жители ощущают себя сегодня в этом «повороте» и внутренних новациях?
Очевидно, что для полного ответа на эти вопросы потребуется комплексный подход специалистов из различных областей: экономики, демографии, социологии, экологии, этнопсихологии, востоковедения и др. Попытаемся сформулировать, по крайней мере, пять самых общих предварительных, постановочных проблем. Возможно, что они помогут развернуть более широкий экспертный анализ по сибирско-азиатской проблематике.
О российском трансграничном восточном пространстве. Какие азиатские сегменты сохранились?
История расширения «русской Азии» в XVII–XIX вв. во многом связана с процессом формирования границ, которые отделяли сибирско-дальневосточные территории от восточноазиатских государств. Речь шла, с одной стороны, об установлении официальных демаркационных линий, а с другой, о формировании широкого трансграничного пространства, вобравшего миграционные потоки и энергетику российской (православной), монгольской (буддийско-кочевой), китайской (даосско-конфуцианской), корейской (буддийской), японской (синтоистской) и других цивилизаций.
Глубинные русско-монгольские скрепы уходят в историю Золотой Орды и времена Великого княжества Московского Ивана III Васильевича в XV в., содержат элементы ордынской политической культуры и ментальности. Казаки, пробиваясь в Сибирь и на Дальний Восток, еще в XVII в. вошли в контакт с монгольскими ханами Западной и Северной (Халха) Монголии, положив начало созданию огромной зоны сибирско-монгольского буферного (от Китая) пространства.
Одновременно, экономический и цивилизационный феномен заполнения этой трансграничной зоны совпал со сменой кода монгольской цивилизации, которая при сохранении кочевой основы, за 200–300 лет из агрессивной, имперско-чингисхановской превратилась в буддийско-ламаистскую. Жестокий воин-захватчик уступил место мирному ламе, бредущему по степи и перебирающему четки. Эта «духовная революция» шла параллельно с китайским административным поглощением Монголии, формально превратившейся в часть Поднебесной. При этом русские, идущие из Сибири, ментально и политически воспринимались монгольской духовной и княжеской элитой как спасители, а Российская империя – как реальный противовес китайской угрозе поглощения.
С учетом современных реалий, сибирско-монгольскую модель можно проецировать на другие трансграничные исторические кейсы: российско-китайскую, российско-корейскую, российско-японскую и даже на российско-североамериканскую модель трансграничного взаимодействия XVIII – XIX (русскую Аляску и Канаду). Так, например, сибирско-канадскую опцию, ее уникальность, самодостаточность и одновременную схожесть в свое время впервые исследовал иркутский историк, профессор Г.И. Лузянин[ii].
О трансформации местного самосознания. Что в невидимой части «сибирского айсберга»?
Сибирский «плавильный котел» XVIII – XX вв., в котором за сотни лет перемешались десятки местных и пришедших извне этносов и народов, сформировал относительно новый этнопсихологический тип жителя, сибиряка, генетически вобравшего опыт и память российской и азиатской истории, от Чингис – хана до Ермака и других русских первопроходцев. За 400 лет с момента первых казачьих отрядов здесь сложилось свое сибирское сообщество, которое всегда было самодостаточно и независимо как в социальном, так и политико-идеологическом плане от центра.
В советское и раннее постсоветское время эта самодостаточность отчасти сохранялась, перерастая, на фоне кризисных социально-экономических явлений в начале 1990-х годов, в отдельные, скрытые дальневосточные сепаратистские настроения. Возможно, что поднимающийся Китай привлекал и завораживал своими успехами. При этом, желаний слиться с коммунистической Поднебесной на Дальнем Востоке никогда не было и нет, как, впрочем, и у жителей Курильских островов относительно радикальных объятий Японии.
В этих условиях возникает естественный вопрос – чего больше в сибирско-дальневосточной ментальности – областничества, западничества или восточности? Очевидно, что в местном общественном сознании происходит трансформация. При этом развивается она, как на старой основе с отголосками автономии и «независимости», так и на базе уже новых социально-психологических, экономических и глобализационных реалий и самоощущений. Все контуры этой трансформации и ее глубинное содержание до конца не понятны сегодня. Мы наблюдаем пока только верхушку «айсберга», но что под «водой», остается неизвестным.
Об углеводородных мега-проектах. Что имеют от них сибиряки и дальневосточники?
Проблема нынешнего восприятия местными жителями соседнего Востока в целом, и российских углеводородных мега-проектов из Сибири в Северо-Восточную Азию, в частности, явно обостряется. У сибиряков и дальневосточников иное восприятие Азии, – не как далекой окраины, а как части «своего» мира, внутри которого они жили веками, и в котором они остаются сегодня. При этом, известный «поворот на Восток» также воспринимается иначе, чем в центре России. Местные жители, вольно или невольно чувствуют себя в этом повороте некими «технологическими винтиками», проводниками политики федерального центра. Известные же углеводородные проекты воспринимаются, как стремительно несущиеся мимо них богатые нефтяные и газовые «поезда», от которых им остаются только небольшие крохи и чувство обиды.
Очевидно, что в экономическом и психологическом плане вырисовывается не только проблема приоритетности распределения полученных сверхдоходов и соответственно изменения принципов этого распределения, но и радикального обновления социальной и информационной политики центра и энергетических компаний. Необходимы новые и справедливые ответы на вопрос – какой реальный эффект Сибири и Дальнему Востоку дают эти «поезда»? Объяснения, что вы живете бедно, потому что стране необходимы эти проекты, здесь и сегодня абсолютно не подходят. Новые подходы, на наш взгляд, должны строиться на социальной и экономической приоритетности трансграничного углеводородного бизнеса и интересах местных жителей. Государственные и негосударственные корпорации, которые получают от этих проектов сверхдоходы, в первую очередь обязаны осуществлять на приоритетной основе комплексную социальную программу развития этих регионов, а только потом считать свои азиатские, коммерческие выгоды.
Об элитных нестыковках. Разорвет ли Сибирь «европейскую цепь» зависимости?
Проблема российских элитных нестыковок в сибирской проекции также давно назрела. Очевидно, что в историческом и современном плане существовали и существуют различия в подходах центрально-российских и сибирских элит к сложившейся системе «Запад – Восток». Стратегическое отличие связано с известными российскими альтернативными оценками соседней Европы и Азии. Одни полагают, что западные культурно-цивилизационные ценности, несмотря на все «возвышение Азии», будут и дальше держать нашу цивилизацию на прочной «европейской цепи». При этом ее прочность сегодня сохраняется вследствие материальной заинтересованности и зависимости части центральных российских элит от западных банков, гражданства, элитной недвижимости, идеологических ценностей и других атрибутов «счастливой жизни».
Другие, наоборот, считают, что Россия сейчас разрывает эту цепь, но усилий ее еще недостаточно. Что, для достижения полной «вне западной независимости» Сибирь и Дальний Восток должны стать не формальным, а реальным политическим, экономическим и ментальным центром России, что именно это и является одной из причин замедления «поворота» [[iii]].
Рассматривая различные подходы наших элит по поводу поворота и «анти-поворота» России на Восток, возникает объективная необходимость комплексного исследования международно-политических, культурно-ценностных и лоббистских настроений профильных элитных групп (административных, частного бизнеса, отраслевых корпораций ТЭК, РАО РЖД, ВПК и др.), нестыковок и совпадений между ними. На наш взгляд, местным элитам требуется обновленная повестка, основанная не только на текущих народно-хозяйственных планах или старых идеях времен Б.Н. Ельцина – обогащение одних и обнищание других, а, прежде всего, на базе сформулированного нового сибирского востоко-центризма, который психологически и политически поможет переломить ситуацию, сдвинув Россию с мертвой европоцентричной точки.
О границах Сибири. Нужен ли единый «мега-регион»?
Уже давно существует вопрос методологического и понятийного определения Сибири, как региона, который необходимо вновь поднять. Речь не идет о пересмотре или корректировке официальных административных линий разделения субъектов Сибирского (СФО) и Дальневосточного федеральных округов (ДВФО). Речь идет об уточнении политико-экономических «границ» Сибири, их новых смыслов и значений. Очевидно, что, учитывая центральное расположение Сибири (Западной и особенно Восточной), как «ядра» российской части Евразии, а также ориентацию «окраин» – Дальнего Востока, Приморья, Забайкалья и Северо-Востока на внешние азиатско-тихоокеанские сегменты АТР, Сибирь территориально и функционально выглядит, как собирающая и концентрирующая вокруг себя территория, как некий мега-регион, объединяющий «разорванные куски» от Урала (Екатеринбурга) до Дальнего Востока (Владивостока) в единое целое. Подобный подход, на наш взгляд, позволяет более целостно воспринимать «сибирско-дальневосточную Россию» и в геополитической системе «Запад – Восток», и, как справедливо отмечает новосибирский политолог В.И. Супрун, в плане «…скорейшего избавления от внутреннего застойного провинциализма и излишней локализации районов восточнее Урала» [[iv]].
Таким образом, суммируя пять предложенных, постановочных проблем, просматривается главная идея и смысл сибирского мега-проекта – создание на ближайшую перспективу экспертно-аналитической «дорожной карты», содержащей поэтапную стратегию «собирания» России через ее возвращение в Сибирь и углубление восточноазиатского транзита.
1. Fiona Hill, Clifford Gaddy. The Siberian Curse: How Communist Planners Left Russia Out in the Cold. Brookings Institution Press, Washington,2003. — 240 p.
2. Г.И. Лузянин. Россия и Канада в 1893-1927 гг.
М.: Прометей,1997. – 262 с.
Комментарии
Добавить комментарий